Алла Гербер — о книге «Застой, перестройка, кино» и советском кино правды

Алла Гербер возвращается в эпоху, когда кино прорывалось сквозь запреты и говорило «кровоточащей правдой»: студия им. Горького, Шукшин, Тарковский, Климов, Абуладзе, Чурикова — и разговор с внуком Павлом Зельдовичем о том, зачем молодым сегодня смотреть фильмы застоя и перестройки.

Алла Гербер

В России тебя чаще знают как правозащитницу и общественного деятеля. А тут вдруг выходит альманах о советском кино. Как ты пришла на студию?

Я была уже довольно известным журналистом, печаталась в журнале «Юность», «Литературной газете», «Известиях», «Комсомолке»… Кино я очень любила, была киноманом, но не критиком. Когда я была корреспондентом в «Журналисте», который возглавлял замечательный Егор Яковлев, в один прекрасный день мы все вместе, во главе с Егором, остались без работы за то, что нарушили идеологические требования к нашей прессе. 

Было очень тяжко, я заболела, на руках маленький сын. Муж умер, жить было не на что. Я спросила приятельницу, подругу замдиректора студии Горького детских и юношеских фильмов, может, меня возьмут туда на работу, так как я много писала в журнале «Юность». Она с ним поговорила, поставила ультиматум: или ты берёшь Алку на работу, или мы с тобой расходимся. На следующий день я была принята.

Помнишь первый день?

Очень хорошо. Когда я вошла на студию им. М. Горького, встретила режиссёра Якова Сегеля, он говорит: «А ты-то что здесь делаешь?» У меня было довольно-таки известное журналистское имя. Я ответила: «Яша, я ненадолго, пересидеть». И Яша сказал мне: «Аллочка, из кино не уходит, из кино выносят». Это было, можно сказать, пророческим его заявлением. На студии я провела три замечательных года жизни. Очень быстро вошла в особую энергию этой студии, в её стиль, тональность. Моим первым фильмом были «Офицеры». Я поговорила с Борисом Васильевым, чтобы он написал какой-нибудь сценарий для студии, чтобы я была его редактором. Вторым — «Усатый нянь», сценарий к которому написали мои друзья, Александр Мишарин и Андрей Вейцлер. Третья картина — «Земля до востребования». Это уже не мой сценарий и идея, а Вениамина Дормана. 

Кадр из фильма «Офицеры»

Так я познакомилась с Шукшиным, Ростовским, Хуциевым, даже с Герасимовым, у которого в дальнейшем взяла интервью, когда уже стала писать о кино. В те годы редактор фильма был очень важной фигурой на студии. От него начинался сценарий, часто даже замысел, кастинг. Он бывал на съёмках, принимал картину, обладал последним словом во время приёма этой картины. То есть был, можно сказать, правой рукой режиссёра.

Кадр из фильма «Усатый нянь»

И у нас было такое замечательное объединение — «Пятибабье». Это пять редакторов, женщин. Мы очень дружили. И самое интересное, что нас любили режиссёры, а мы очень любили кино. Спустя три года работы там я поняла, что уж коли я в кино, то надо писать о нём, я всё-таки журналист, и надо обогащать свою журналистскую профессию. И я написала в местную газету в студии Горького рецензию на фильм Василия Шукшина «Печки-лавочки».

Каким ты запомнила Шукшина?

Он был человек сложный, трудный, неконтактный. Но я очень защищала его сценарий «Сеньки Разина» на художественном совете. После этого подружились, ходили кофе вместе пить и разговаривать. А ещё благодаря моему другу, писателю, критику, сценаристу Александру Мишарину, я попала на съёмки «Зеркала» Тарковского. Андрей никого не пускал на съёмки, но с Сашей они очень дружили. Моя статья о предчувствии фильма была напечатана в «Советском экране», и главный редактор пригласил меня на работу. Это был большой-большой подарок. Статьи, которые в моей книге «Застой, перестройка, кино», — это в основном материалы для «Советского экрана».

Василий Шукшин в фильме «Печки-лавочки»

Расскажи о появлении этой книги, её структуре и устройстве.

Меня захватила жизнь, перестройка, возможность что-то делать конкретное для страны, для наших законов. Я стала депутатом Думы и перестала писать о кино. Но, помнишь, «из кино не уходят — из кино выносят». Я долгое время вспоминала: сколько я писала кино, неужели это всё так и пропадёт? Три года назад я решила, что соберу мои лучшие статьи того времени, интервью и комментарии дня сегодняшнего. Это была очень трудная, большая работа. У меня нет архива, поэтому статьи приходилось искать по библиотекам. Мы работали вместе с редактором Димой Дозорцом. Я погрузилась в прошлое, в веру в то, что кино очень многое может. И без кино вообще, без хорошего кино, человек просто не может жить.

В главе о Тарковском мне запомнился пассаж о том, что для него любовь к России была почти жизненной миссией, во многом духовной. Как ты её понимаешь?

Андрей был человеком очень напряжённым, очень ответственным за свои мысли, свои идеи. Я бы сказала, мучительно ответственным. Не просто так, не с лёгкостью он думал о судьбе России, о её сегодняшнем дне, о будущем. Он не был прямолинейным, ни в коем случае. Он был режиссёром-художником, который пытался высказать свою тоску по потерянному времени, так, как ему казалось, он это чувствовал. Особенно это, конечно, звучит в «Зеркале»: любовь к матери, любовь к России, к каждому дереву, домику, стогу сена. О том, куда хочется вернуться — в тишину, освобождение от напряжённой, очень противоречивой и порой жестокой жизни. Страна переживала разные периоды. Но вот тоска Андрея по умиротворению, по чистому небу, что ли, есть во всех его картинах. Но при этом всё мучительно: найти истину, понять, что есть правда... В этом смысле «Андрей Рублёв» — гениальная картина, конечно. Он проходит через историю России, её страдания, победы, поражения, потери, поиски, её растерянность и потерянность… Всё это в «Рублёве» есть.

Кадр из фильма «Зеркало»

«Сталкер» другой — с другим пейзажем, персонажами. Но снова есть бесконечность поиска правды, поиска настоящего. Поиск, у которого нет финала. Нет и, наверное, никогда не будет конца. Возвращение, которое каждый раз в итоге и не возвращение. Открытие — это каждый раз и не открытие. Это каждый раз тайна, темнота, тупик. Пустые слова — «великий», «непревзойдённый». Но он действительно был таким. Он же был абсолютно, даже по-человечески, очень сложным, трудным, говорить с ним было тяжело. Даже манера его говорить — это был всегда поиск точного слова, мысли точно сформулированной. Напряжённо, я бы сказала, болезненно искал точные формулировки своих состояний, ощущений. Андрей очень рано ушёл. Мы не знаем, какие бы ещё картины он сделал, но думаю, что нас ожидали бы удивительные произведения.

Кадр из фильма «Андрей Рублёв»

Продолжая разговор о сложной истории России, хочу спросить тебя о фильме Элема Климова «Иди и смотри». Отрывки из этой картины часто встречаются в современных социальных сетях как символ ужасов войн. Причём именно в международном масштабе. Эти отрывки публикуют люди из самых разных стран. Почему этот фильм до сих пор так актуален?

Я думаю, что это не случайно, потому что XXI век очень неспокойный, совсем не мирный, совсем не радостный. Много конфликтов, войн, крови, насилия. Поэтому такой отклик совершенно естественный. Я не хочу к этому фильму применять слово «популярен». Это не та популярность. Это необходимость. Действительно, иди, как Элем призывал, иди и смотри. Вот я тоже говорю, идите и смотрите. 

Эта картина — ещё один бесконечный вопрос. Где, когда, на каком проклятом месте человек бывает так бесчеловечен? Когда он теряет человеческое не то что достоинство, а своё человеческое происхождение?

Сегодня отворачиваться от этого — значит отвернуться от самого смысла жизни. Значит, признать, принять это и протянуть этому руку. То же можно сказать о великом относительно недавнем фильме Джонатана Глейзера «Зона интересов», где Холокост показан через повседневный тихий быт коменданта Освенцима и его семьи.

Кадр из фильма «Иди и смотри»

Тут сложно не вспомнить другое высказывание об историческом насилии — великий фильм «Покаяние» Абуладзе.

Тенгиз Абуладзе  был особенный человек. Это был человек с какой-то совершенно обнажённой совестью и фантастическим чувством достоинства. Неслучайно он мне рассказывал, как он задумывал этот фильм. У него была клиническая смерть. Он буквально умер. Он помнил, что летел в какой-то белый коридор. И летел долго, длинно. Чья-то рука взяла его и швырнула обратно. И он полетел обратно. Даже не полетел, а как будто бы обрушился обратно в жизнь.

Он пришёл в себя. И когда он стал что-то соображать, сказал себе: «Я вернулся для того, чтобы сказать что-то такое, что-то самое важное молодёжи, без чего я больше дальше жить не могу. Я должен что-то очень важное сказать. Должен рассказать о сталинских временах. Найти язык для этого, выразительный и образный». 

«Покаяние» далеко не сразу пускали в прокат. Надо отдать должное Михаилу Сергеевичу Горбачёву. Он разрешил этот фильм. Какая-то точка была поставлена этим фильмом. 

Кадр из фильма «Покаяние»

Хочу поговорить о более душевных, ...ных образах страны. Я знаю, что в твоей жизни и карьере особое место занимала твоя подруга — великая Инна Чурикова. 

Когда вышла моя книжка «Судьба и тема» об Инне Чуриковой во время одного интервью меня спросили, а о чём эта книжка. Ясно, что об Инне Чуриковой, но по смыслу, по концепту и по задачам я сказала, что это «женщина о женщинах». Потому что Инна Чурикова — это много женщин на все времена. Она очень, кстати говоря, очень русская женщина, безусловно. И во многих фильмах это совершенно очевидно. Дело не в национальности. Дело в женской сути…

Есть такой один фильм, о нём у меня была статья, но, к сожалению,  я её не нашла. «Плащ Казановы», где Инна играет учительницу, которая приехала на туристическую экскурсию в Италию и там познакомилась с совершенно очаровательным молодым человеком. Она из маленького провинциального города, и была Италия, и этот красивый человек, и ночь любви. А наутро этот очаровательный человек попросил её расплатиться, потому что он, как выяснилось, жиголо. 

То, как она сыграла вот этот ужас перед распластанной, буквально растерзанной своей вот этой неожиданной безумной любовью, безумное счастье, забыть просто невозможно. 

Или её очень интересный образ в фильме «Прошу слова»: образ женщины, верной профессии, чиновничьему положению, патриотизму и одновременно жаждущей правды. Вот такая убеждённая, цельная личность, суховатая, своеобразная, порой немножко смешная. И обязательно должна быть в какие-то моменты, она бывает смешной, трогательно смешной, растерянной перед жизнью, любовью. Состояние, полное сложных нюансов, богатейшая палитра чувств, была в ролях у Инны. «Военно-полевой роман» — брошенная женщина. Как она мучается, как она танцует при этом, как она при этом скромная и милая. Ну, тут можно говорить до утра. Я неслучайно написала книжку об Инне, ещё одну книжку переиздала.

Инна Чурикова в фильме «Прошу слова»

Конечно, Чурикову непросто представлять отдельно от её мужа, режиссёра Глеба Панфилова. Это была великая любовь и великий дуэт.

Они с мужем были буквально склеены. Начиная с фильма «В огне брода нет» — нет, я считаю, более великой картины нашего кинематографа, — и до самой последней минуты.

Когда Инна умерла, то я сразу подумала, что Глеб не будет долго без неё. Так оно и получилось. Всего год он был без неё и ушёл вслед. И всю их жизнь было: «Инночка сказала, Инночка заметила, Инночка всхлипнула, Инночка засмеялась. Глебушка, Глебушка, ты здесь? Глебушка, как ты себя чувствуешь? Глебушка, у тебя не болит?»

Это было что-то удивительное. Это был такой любовный союз, такой нежный, притом что Глеб был человек суховатый, суровый, а Инна — вся песня, вся поэзия была Инной.

Большая часть советской публики по-настоящему узнала о любви, флирте и романтике из комедий Рязанова. Но о том, что это был на самом деле мощнейший дуэт из двух человек.

Светлым и романтичным был сам Эльдар, или Эдик, как мы его называли. Мы все — его друзья, и не друзья, просто товарищи — называли Эдиком. Потому что он был абсолютно свой, родной, незаменимый, страшно остроумный, очень весёлый, иногда печальный, когда мы говорили о каких-то серьёзных вещах, связанных с какими-то проблемами у нас в стране. Но он умел смеяться, умел дружить и смешить, смешить, смешить... Вместе с Брагинским они были тоже, как говорится, нераздельные. Казалось, что это был один человек, хотя они были совершенно разные. Брагинский был жёстче, скупее на эмоции, чувства. Но творческий союз у них был замечательный. Мне кажется, что когда этот союз распался, то что-то ушло из картины Эльдара. 

Алла Гербер и Павел Зельдович

Алла Гербер и Павел Зельдович







Мне трудно не коснуться нашей семейной истории. Твой сын, мой отец — замечательный режиссёр Александр Зельдович, снявший среди прочего легендарную «Москву» — яркий киномонумент (и эпитафию) 1990-м годам в России. Как твоя жизнь в кино сформировала его как автора и что ты думаешь о его фильмах?

В том, что он стал режиссёром, виновата во многом я. Тогда ведь хорошие, настоящие фильмы, зарубежные, мы смотрели на закрытых просмотрах, искали связи в Доме кино. А я и Сашу водила. Саша рано увидел и Висконти, и Феллини, и Антониони, и Кубрика, и всех на свете. Он заболел кино, мечтал о нём. И в школе ещё. А потом хотел сразу поступать во ВГИК. Но как-то мы поговорили, я решила, что если он поймёт, что он всё равно режиссёр, то не в 17 лет надо начинать эту карьеру. Получить сначала хорошее образование, а потом... Он пошёл на психфак МГУ и не жалел никогда об этом, кстати. Даже работал психологом. И потом снял первый большой фильм. «Закат фантазии» на тему Бабеля. Ну, а потом уже «Москва». Кинематограф Зельдовича — это типичное авторское кино, поэтому отсюда все сложности и трудности. Но тем не менее он делает то, что он хочет. 



Твоя книга назвается «Застой, перестройка, кино». Это эпоха расцвета советского кинематографа. Если ты могла бы обратиться к молодой аудитории, можешь сказать им, почему важно смотреть кино этого исторического периода? 

Дело в том, что эта книга же не о кино. Кино как повод рассказать о жизни, о периоде, когда эти фильмы снимались. Я не раскладывала на косточки сам фильм, как это делают киноведы, не искала каких-то искусствоведческих выходов и входов в свои статьи. Эти фильмы прорывались на экран через всевозможные запреты застойных, суетных, сумеречных лет. Во-первых, потому что это кино — это абсолютно сгустки, сливки того времени. Застой — интересный и важный период в нашей истории. Пусть молодёжь сама скажет, к чему мы пришли. Но, чтобы понять весь этот путь, нужно посмотреть эти фильмы. Это живое кровоточащее кино. Я не имею в виду, что это всегда трагедия. Они кровоточат правдой жизни. И поэтому их надо идти… и смотреть.

Источник